Лиам.

Всё, что было между нами, было чудесной ошибкой.
Эта неделя в заточении, которую мы провели в  "Изумрудной Роще", по милости твоей сестры, это только доказала: ничего не изменить.
Я не смог найти сил достойно попрощаться с тобой тогда, не нахожу и сейчас. Прости.
Зря я поцеловал тебя тогда.
Найди девушку.
Будь счастлив.

Адам.

Это письмо, старательно забытое, сложенное вдвое, лежало между страниц тома сказок старой Англии под авторством Джона Толкина. Спроси Лиама, почему он не избавился от него сразу - как следовало бы избавиться от ножа, в очередной раз ударившего точно в сердце, он бы не смог ответить. Болезненно пережив окончательную точку, Лиам оставил письмо между страниц со сказками о кузнеце из Большого Вуттона и фермере Джайлзе из Хэма, которые читал тогда, чтобы, как обычно, отвлечься от жестокой реальности, а когда через неделю ему предложили работу на Драконьем острове, он бросил книгу со страшным письмом внутри в багаж, совсем забыв, что оно внутри и стоило бы его сжечь.

Сейчас, готовясь к вечернему визиту своего нового друга - совершенно точно друга, в этом Лиам даже не сомневался, после случившегося с Джульеттой - шотландец отложил книгу "Волшебных сказок" в стопку, которую готовил для Джея, на самый её верх, а письмо теперь, словно боггарт, таилось внутри. А Лиам и думать об этом забыл, он готовился к встрече.

Пустить кого-то в свою квартирку было большим испытанием. Лиам не позволял сюда заглядывать даже домовику, который был приставлен к общежитию на Драконьем острове. Это было его убежище чем-то напоминающее ту-самую комнатку, что осталась в далеком замке на вершине башни. Здесь пахло морем, травами, перьями и - совсем немного - книжной пылью. Здесь всегда было темно - Лиам открывал шторы только поздно вечером, когда за окном загорался холодным огнем Млечный Путь и Шорох - филин Лиама - просился на ночную охоту. Лиам жил на самом верхнем этаже, окна были точно на Северное Море, а внизу были скалы. На стенах не было ни фотографий, ни плакатов с любимыми музыкальными группами или командами по квиддичу, на полках лежали ракушки и странные камни, а так же стояли книги, магические (в основном, по магозоологии) вперемешку с маггловскими. Кровать была застелена клетчатым шотландским пледом, а с единственной колдографии, стоявшая в самом углу рабочего стола, смотрело семейство МакЛаггенов - суровый отец, лучистый улыбчивый брат, нежная, обнявшая Лиама за плечи, сестра, и сам Лиам - маленький, лопоухий, взъерошенный, в мантии первокурсника. А на фоне дымил из трубы "Хогвартс Экспресс". Отец грустно улыбался, смотря в камеру, брат то и дело трепал младшего за волосы, а сестра крепко обнимала и никогда не разминала объятий.

Стопка с книжками для Джея лежала точно на этом столе.

Сам же Лиам возился на маленькой кухоньке. Он решил испечь шотландское шоколадно-имбирное печенье, но, кажется, немного перестарался и сейчас рассеянно водил над духовкой палочкой, пытаясь разогнать запах гари и выбрать из угольков на подносе хоть что-то относительно уцелевшее, чтобы угостить Джея.

Что удивительно, Лиам почти не волновался. Он теперь знал, что Джей - часть его стаи.

i.  i will show you something different from either

[indent] Апрель — самый жестокий месяц. Барти тоскует о тех часах, когда отсутствие физической боли принималось им как должное. На лбу появляется дорожка пота. Брови морщатся, пока картинка пространства приобретает забытую чёткость — миражи извиваются под оболочкой сознания, пытаясь побороть неминуемое забвение. Поздно. Их затягивает в кровоток ритуальной магии, протаскивая по венам в самый эпицентр боли — туда, где холод лезвия становится продолжением кожи.

[indent] Её слова эхом грохочут в черепе, впечатывая себя в историю жизни Барти Крауча-младшего.

Новая глава или эпилог?

[indent] Он понимает, но кивает молча. Если разомкнуть зубы — боль может просочиться наружу. Барти не проронит ни звука. Не отведёт взгляда. Ему не хочется запечатлеть свою слабость на радужке голубых глаз Сеньоры. Она смотрит на него сверху вниз, разрезая плоть пополам, обнажая сбившееся сердцебиение. Он уже совершил достаточно глупостей для одной ночи. Самая большая — озвучить в этих стенах собственное имя, неразрывно связывающее с тем другим, кто тоже не оценит такого поступка. Вместо приторного удовлетворения от этой мысли его будто колют иголкой в грудь. 

ii. your shadow at evening rising to meet you

[indent] Сознание Барти не было таким чистым и ясным с тех пор, как в протянутую ладонь легли пальцы Унны. Их разговоры теперь казались такими неважными. Прошедшая ночь — полная капитуляция благоразумия. Но только благодаря этому и этому одному он теперь стоит напротив Сеньоры. Кровь сотрясает сердце, пока рана на ладони зарастает некрасивым рубцом. Тихий стон выражает смирение.

[indent] — Почему вы мне помогаете? — Краучу хочется спросить о многом, но с языка слетает самое банальное. Базовые инстинкты, рефлекторные импульсы затравленного зверёныша — никому не верить, ничего не просить. Он не прячет восхищения во взгляде — равный себе интеллект всегда вызывает в нём уважение. — Расскажу, если это станет поводом новой встречи. Я впечатлён вашими навыками.

[indent] Приходится применить магию, чтобы вернуть на место разлетевшиеся по полу пуговицы. Крауч пытается придать себе товарный вид, когда понимает, что ему намекают на выход. Приглаживает растрепавшиеся волосы, опускает задранный вверх рукав, скрывая под тканью изувеченный свежими рубцами череп. Мысли о том, что сведение Чёрной метки действительно возможно, пока что не помещаются в гудящую голову. — Буду благодарен, если этот визит останется между нами.

[indent] Что-то в её голосе коренится в нутре беспричинным доверием, гнездится в пустыне привычных инстинктов: убей и беги, не оставляй свидетелей. 

[indent] На этот раз он этого не сделает.

iii. or your shadow at morning striding behind you

[indent] Мысли о прошедшем вечере возвращаются в голову постепенно — пена морского прибоя целует песок. Не было ли всё это какой-то ловушкой, уловкой? В ретроспекции воспоминаний, "Дно" уже не кажется таким беззаботным и безопасным местом, где никто не причинит ему зла. Барти вспоминает про Эвана — слишком дерзкого, чтобы быть осторожным. Пытается выведать его судьбу или вернуться в бар, но выход из кабинета Сеньоры только один — маленькая ладошка Ицли сжимает его запястье, когда две фигуры растворяются в пространстве.

[indent] Яркость предрассветного мира врезается в сетчатку достаточно остро, чтобы оставить ещё один порез в форме букв: «Тату-салон Маркуса Скаррса». Фатальность встречи обжигает рациональный ум, как вид горячего солнца на металле. Левая рука опускается в карман брюк, чтобы нащупать острые края визитки, правая — прижимает к груди два флакона. Значит всё было реально. Не исчезло, не растворилось также незаметно, как маленькая домовиха. Барти собирается было аппарировать в свою съёмную квартиру — не хватало быть замеченным здесь в таком виде, но странное мельтешение впереди по улице привлекает его взгляд. Несколько быстрых шагов навстречу и первая фигура приобретает сюжетные характеристики — вампир, которому выносили торт ведьмы. Вторая фигура, кажется, без сознания. Барти не видит его лица, но интуитивно подходит ещё на пару шагов ближе. 

[indent] Сеньора не обманула его и здесь — Барти находит Эвана Розье буквально в руках у смерти.

iv. i will show you fear in a handful of dust

[indent] — Я его знаю, я помогу! — в его тоне нет угрозы, но выставленная вперёд палочка говорит о неприятии отрицательного ответа заранее. У Барти нет времени выяснять, разделяет ли вампир его благородный порыв и откуда в кровососущем такие стремления — глаза быстро обследуют тело друга, от поцелуев какой-то страшной трагедии в середине ладоней до кровавых разводов на животе. Он закрывает за ними дверь, когда Коффин [мозг успевает выхватить имя с надписи на дверях] заносит тело внутрь. Магией сметает всё лишнее со стола напротив, водрузив туда тело Розье.

[indent] — Эван, ты меня слышишь? — нижняя губа дрожит будто от лихорадки. Барти сжимает его лицо двумя руками, пытаясь отыскать признаки жизни. Как легко было упиваться философскими манускриптами прошлого, искать beauty in the terror по заветам мастеров ренессанса и как быстро всё это девальвировалось сейчас, пока дрожащие пальцы освобождали Розье от лишней одежды. В этом ужасе не было красоты. Только два мальчишки: умирающий и напуганный тем, что не сможет это остановить.

[indent] В тусклом свете дешёвой люстры Барти насчитывает четыре ранения. Бадьян от Сеньоры уже проявил свою эффективность раньше — сейчас он кажется самым быстрым и надёжным средством. Когда первая рана затягивается под напором 11 капель, Крауч замечает что-то неладное. Ему приходится осторожно повернуть Розье на бок, чтобы обнаружить, что рана сквозная. — Мерлинова борода, что с тобой делали?

[indent] Половина флакона уходит на три ранения — остаток Барти бережёт для себя. Перепачканные кровью пальцы берутся за палочку. «Вулнера санентур», — срывается с губ и тут же отдаётся в голове призрачным эхом. Тень отца нависает над ним, как грозная горгулья, наблюдающая где-то далеко сверху — это только показывает, каким маленьким он всегда будет, вызывает страх никогда не стать кем-то независимым от собственного имени. Он пытался скрыться от судьбы под чёрной мантией слуги Тёмного Лорда — теперь приходилось скрываться от последствий этого выбора.

[indent] Вампир возвращается на авансцену анатомической трагедии, тараторит что-то под руку, но его тон вызывает у Крауча раздражение — сжатый кулак улетает в клыкастую челюсть. Это снимает часть напряжения. Лицо Розье больше не напоминает мраморный пол в кафедральном соборе и Барти позволяет себе выдохнуть. Ему кажется, будто кровь течёт из каждой его поры. Будто мир состоит из красных рек и гор затянувшихся шрамов. Смертность Эвана отдавалась в каждой клетке тела напоминанием о смертности самого себя.

[indent] — Решил захватить магглов, заделавшись новым Иисусом? — он осторожно касается его ладоней, обрабатывая края раны алкоголем. Лечебная магия не срабатывает с первой попытки и Барти решает попробовать позже, когда нервы улягутся. Глоток джина прямо из горла призван поспособствовать этой задаче. — Кто-нибудь из вас двоих может рассказать, что там происходило? И я кажется видел... Беллу?

[indent] Косится недоверчиво на Коффина, оставляя имя бывшей соратницы без фамилии, но всё же протягивает вампиру бутылку, напоследок салютнув и сделав финальный глоток. Веки опускаются вниз от усталости, но Барти боится отвести взгляд от Розье, наблюдая за тем, как жизнь заново расцветает в его теле. Свободная рука опускается в карман брюк, будто ищет спасительный якорь — на лазурных буквах GG остаются разводы крови.

Лиам очень ждал третьего курса, ведь именно на нем начинался самый интересный предмет школьной программы — уход за магическими существами. Хоть младший МакЛагген и знал всю программу предстоящего курса на зубок, а книги Скамандера были для него, что для Элспет — брошюры академии хит-визардов, а для Эррола — каталоги спортивных метел, продемонстрировать свои знания и умения на практике было особо волнующим и захватывающим. Всю дорогу до Хогвартса в купе поезда он увлеченно рассказывал Адаму о тех существах, о которых им предстоит совсем скоро узнать, тараторя так увлеченно и без остановки, что старый друг даже не узнал в этом воодушевленном мальчишке былого молчаливого ворчуна. Друзья отчего-то без обсуждения решили, что занятия у Хаффлпаффа и Рейвенкло будут совместные, а от того разочарование, что в расписании барсуков поставили со змеями, а орлов со львами было особо горестным. Но даже оно не особо сбило с Лиама торжественный настрой.

С профессором Кеттлберном Лиам был знаком. Не без помощи сестры, на первом курсе он напросился к нему в помощники, а однажды даже тайком пробрался в загон к гиппогрифам, чем лишил Хаффлпаф двух десятков очков, но получил нового друга, гнедого жребчика по кличке Гермес. Когда старый колдун перед началом урока похлопал его по плечу своим протезом и спросил, как Лиам провел лето, паренек, чувствуя не знакомую ему до селе уверенность, рассказал профессору о том, что нашел в лесу рядом с поместьем МакЛаггенов следы фестралов, чем очень впечатлил старика и, еще до начала урока, заработал для факультета пять очков. На самом занятии рука Лиама то и дело взмывала вверх, а в завершении вводного урока профессор даже пригласил МакЛаггена ассистировать в перевязке лапы книззла при всем классе. В общем, можно было бы считать, что первый урок прошел триумфально и юный непопулярный хаффлпафец наконец смог как-то впечатлить своих сокурсников, но...

Разочарование номер один: оказывается, почти никто не считал уход за магическими существами сколь либо важным, интересным или серьезным предметом. Кому нужны книззлы, когда есть трансфигурирующие чары и оборотное зелье?
Разочарование номер два: драконов в программе третьего курса не было и даже в качестве исследовательской работы профессор Кеттлберн взять не позволил, сказав при всем классе, что Лиаму пока рано о таком помышлять — дракон даже не заметит, что у него застрял в зубах кто-то настолько маленький.
Разочарование номер три: активность Лиама привлекла внимание некого Даниэля Бёрка, который и раньше не светился дружелюбием и неоднократно и вполне однозначно указывал Лиаму, осквернившему ранее чистокровный род МакЛаггенов самим фактом своего существования, его место. После минуты славы Лиама на первом занятии, Даниэль решил, что тот будет выполнять за него домашку.

Лиам насупился. Он уже открыл рот, чтобы сказать Даниэлю, что домашнее задание совсем не сложное, а слог у Ньюта Скамандера легкий и читать его и делать заметки — одно удовольствие, но Бёрк уже колдонул в него чем-то и был таков.

Хоть отец Лиама всегда и говорил, что мерзавец всегда останется мерзавцем, маленький шотландец, выросший на книгах, верил, что у каждого внутри есть что-то хорошее. Как Лиам знал, что нет плохих волшебных тварей, так ему хотелось верить, что нет и плохих волшебников. Что волшебник, который рычит и ругается, имеет где-то занозу и у него где-то что-то болит.

Тогда МакЛагген решил, что если он пару раз напишет Бёрку сочинения или нарисует за него крыло пегаса или копыто единорога, то, быть может, сможет его хоть немного заинтересовать предметом и подстегнуть тягу к знаниям. В первый раз не получилось. Во второй — тоже. В третий — тоже. К третьему уроку Лиам специально наделал ошибок, но и это не сработало — разве что пришлось навести визит в медпункт, чтобы свести фурункульный сглаз.

К октябрю вера Лиама в хороших внутри волшебников уже сильно дрогнула. Настолько, что он решил попросту больше не делать работу за Бёрка. Ну что он сделает? Снова нашлет сглаз? Ну, во первых, Лиам тоже кое что умеет. В конце концов, у него папа — аварор, а сестра — хит визард, а брат, хоть не то и не другое, но по бладжерам бьет так, что гриффиндорцы до сих пор в трауре, что их квиддичная команда потеряла такого игрока. Да, всех этих именитых родственников рядом нет, но он же их плоть и кровь, верно?

Если что, он точно сможет убежать от этого Бёрка.

На большой перемене, после которой у них было занятие по УзМС, Лиам специально сел на самый дальний край хаффлпаффского стола. Напихал в карманы булочек (большую часть — для постояльцев загона для больных животных, но кое-что и для себя, и, гуськом, отправился на выход, то и дело оглядываясь. Он планировал остаток перемены провести в тихом местечке в укромном уголке школьного двора, о котором знали только они с Адамом, и вылезти от туда уже перед самым занятием — так получится, что Бёрк придет на урок не готовым и, возможно, наконец поймет, что куда проще и приятнее сделать задание самому, чем выбивать его из Лиама.

Лиам вышел на улицу, параллельно поглощая булочку с махом и уже почти было скрылся в кустах, как его поймали за шкирку.

Разумеется, это был Бёрк.

эндрю

Отправиться на «свидание» к брату в Азкабан его уговорила Хоуп. Подобная затея вероятно не покидала ее голову с самого ареста Роуэна, а иначе как объяснить тот факт, что именно сестра вызнала возможны ли посещения и переписка? Из разговоров в Лютном Эндрю знал, что такая привилегия доступна не всем. Вероятно, тут стоило порадоваться, что Роуэн оказался чертовым везунчиком, раз получил подобное послабление. Только радоваться не выходило, а вот раздражаться вполне.
— Я все еще думаю, что это плохая идея, — мрачно произносит Эндрю, сложив руки на груди и сверля сестру недовольным взглядом. Если ей так хотелось посмотреть на Роуэна, то зачем нужно было тащить и его с собой? Брат сам выбрал подобный путь и от этого обида на него грызла еще сильнее. Роуэн выбрал чертов ОФ и Азкабан, вместо свободы и Эндрю. Гребанный эгоист.

Он не хотел видеть брата и желал этого одновременно. До полнолуния оставалось несколько дней и от этого эмоциональное состояние оставляло желать лучшего, но отменять встречу из-за подобных неудобств было бы глупо. Все же не первый, и что самое главное не последний, раз это происходит в его жизни. Оставалось лишь смириться и постараться не так сильно кидаться на окружающих.

Эндрю закатывает глаза, когда их с Хоуп внимательно досматривают, а потом просят сдать волшебные палочки. Не иначе как они с сестрой идут посещать отпетого преступника, раз уж все настолько серьезно. Эта мысль вызывает у Блишвика нервную усмешку, которую он стремится спрятать до того, как ее увидит Хоуп или же мрачный аврор, который забирает их вещи. Нахождение в Азкабане — не повод для веселья, но Эндрю плевать.
— Главное не потеряйте наши вещи, офицер, — не удерживается от комментария, позволяя тени насмешки проскользнуть на своем лице.

Комната, где они ожидают Роуэна выглядит довольно удручающе. Но ведь в Азкабане не место комфорту, верно? Как и встречам, как и радостным лицам и всему остальному, но все же — вот они здесь, ждут Роуэна и надеются, хотя скорее это больше к Хоуп, на приятную встречу.
— Надеюсь его приведут быстро, — высказывает свое предположение сестре, желая просто разбавить тишину в комнате хотя бы собственным голосом.

Эндрю потирает пальцы, пытаясь чернильные пятна с них стереть — он снова полночи просидел над рецептом нового зелья. Брату бы явно не понравилось, расскажи над чем он работает, но, если честно, ему уже плевать. Мнение Роуэна больше не имеет особого веса. Ведь он в Азкабане, а Эндрю нужно как то выкручиваться. Конечно, услуги колдомедика в Лютном были востребованы, но этого было мало. Этого было мало самому Эндрю, которому не хватало зелий, не хватало экспериментов и не хватало, что уж душой кривить, Мунго. И в приступах жалости к себе, он конечно же винил во всем Роуэна — если бы брат не влез в дела Ордена, то и сам Эндрю бы туда не вступил. И все бы сейчас было хо-ро-шо.
Но нет. Все было хуево. И в этом хуево Эндрю винил всех — и Роуэна, и Орден и, конечно же, самого себя.

роуэн

Роуэн одновременно и ждал этого момента и боялся его. Он не хотел, чтобы сестра и брат видели его таким, несчастным, с бледным, осунувшимся лицом и в этой противной серой одежде, которую ему приходилось носить теперь. Но вместе с тем он очень хотел увидеть их, убедиться, что с ними все хорошо. Ведь, он не мог доверять бумаге и задавать определенные вопросы. Он очень рассчитывал, что им удастся поговорить наедине. Это, мягко говоря, не приветствовалось, но у Роуэна были соответствующие знакомства. Так, что он вполне мог рассчитывать на некоторые уступки. Тем более, что было очевидно, что сбегать ему абсолютно не выгодно. Полгода — это не такой и большой срок. Вообще, Блишвик рассчитывал подать встречный иск к мм, как только наступят более-менее благоприятные условия. Не может же мм так и продолжать считать оф преступниками? Ведь, Орден Феникса тоже сражался против пожирателей. Но это были далеко идущие планы, его нынешняя реальность состояла из холода, сырости, отвратительной еды и самое паршивое — дементоров. Роуэн и раньше бывал в Азкабане, но не испытывал здесь какого-то дискомфорта, при первом появлении дементоров, он сразу применял заклинания патронуса. И стражи Азкабана быстро исчезали из поля зрения. Но сейчас у него не было такой возможности, потому что волшебную палочку ему никто почему-то не оставил. (сарказм). Это случилось ровно через неделю его пребывания. Если поблизости оказывался дементор, то первое, что ты чувствовал это был холод, а другие бонусы вроде страха, грусти, тоски, ты чувствовал несколько позже. Роуэн сидел на  узкой кровати и смотрел на звезды. Ночь была ясной и морозной. Сам он порядком замер и поэтому не сразу почувствовал, что в помещение стало холоднее. Он перевел взгляд на дверь и увидел. ЕГО. Темная фигура дементора парила в нескольких метрах над землей. И Роуэн дрогнул, но не от самого присутствия стража Азкабана, а от того, что на какой-то краткий миг он поверил в то, что дементор смотрит на него. Рассматривает его, пристально, оценивающе, словно решая, что с ним делать. Блишвик знал как вести себя рядом с этими тварями, надо думать о чем-то нейтральном и сохранять спокойствие. Но в тот момент он позволил себе потерять самоконтроль и в следующий момент, он почувствовал, как ледяные пальцы создания, сомкнулись на его правом предплечье. И он потерял сознание. Ему снились какие-то кошмары, реальные ситуации из прошлого переплетались в его сознании со снами, действительное с миром грез и в этом всем Роуэн чувствовал себя маленькой песчинкой, попавший под жернова мироздания. Он обнаружил себя лежащим на полу. Сколько он так провел времени он не мог сказать, наверное несколько часов, потому что луна уже поменяла свое положение на небе. Чувствовал он себя просто отвратительно, ему не хотелось даже шевелиться, а о том, чтобы дотащить себя до кровати и мысли не было.  Он так и остался лежать на полу и почти сразу провалился в черную бездну сна. Утром он все-таки нашел в себе силы встать с холодного каменного пола и перебраться в кровать. Сон не пошел ему на пользу и вместо долгожданного облегчения, принес лишь головную боль, которая вскоре сменилась ознобом. У него явно была лихорадка, но найти в себе силы, чтобы что-то предпринять он не мог. Сейчас Роуэн испытывал дикий стыд за те минуты слабости, которые позволил себе, но тогда, тогда он не боялся умереть, нет он не хотел умирать, нет, ему было просто всеравно, что с ним будет. Абсолютно. Он пролежал в таком полу беспамятстве до вечера, но умереть от лихордки, ему конечно же никто не дал. И следующие три дня он провел в больничном крыле. У него было время все обдумать и он использовал его с пользой. Его апатия как-то сама собой трансформировалась в злость и именно это чувство было тем якорем, которое позволяло ему сохранять относительное спокойствие и трезвость ума.

Естественно, сестре в письмах о том, что с ним произошло, он не рассказывал. Отчасти из-за того, что ему было стыдно из-за того, что он попал в такую ситуацию и не справился со своими эмоциями, а отчасти потому что он не хотел, чтобы сестра переживала из-за него сверх меры. То, что она согласилась сюда прийти уже было для нее немалым испытаниям. И Роуэн просил ее не приходить. Но она не послушала. Он бы попросил прийти Эндрю одного, но вот беда, брат не писал ему. А учитывая, как тот смотрел на него в зале суда, Роуэн был уверен, что напиши он Эндрю письмо, тот сожжет его в камине не читая. Но Хоуп писала ему, что и Эндрю придет.

В назначенное время за ним пришли. Роуэн знал этого человека, он мог бы сказать, что они были знакомыми. Не друзьями, конечно, но и негатива по отношению друг к другу не испытывали.  Перед дверью комнаты для посетителей, они остановились. — У тебя час Блишвик. Я буду ждать снаружи. — Это было нарушением правил, но Роуэн очень просил о возможности пообщаться наедине, один раз. — И прошу, ради Мерлина, веди себя хорошо. — В комнате по одну сторону стола уже сидят Хоуп и Эндрю. Эндрю выглядит слишком серьезным, а Хоуп... он не взялся бы точно сказать, что именно чувствовала его сестра сейчас, но вид у нее был явно дружелюбнее, чем у брата. — Эй, — шипит Роуэн, когда на его левой руке застегивается браслет от наручников. — Оливер наклоняется к нему и на миг закрывает его от взглядов сестры и брата. — Для твоей же безопасности. — Мрачно припечатывает Оливер.  -У тебя час. — И задержав взгляд на Эндрю, Оливер размашистым шагом выходит из помещения.

"Вот же сука", — зло думает Блишвик, убирая левую руку под стол. Нет, он конечно все понимал, безопасность, правила и все такое. Но рассчитывал на большее, так сказать, снисхождение. Теперь же он даже бы если очень захотел не смог достать до сидящих напротив людей.

— Спасибо, что пришли. — Произносит Роуэн выдыхая и стараясь успокоится. - Как ты, Эндрю? — Он конечно же имел ввиду, моральное состояние брата после того, как тот стал оборотнем и ссоры с отцом. — Хоуп, у тебя же все хорошо. Я  надеюсь. — Он слегка улыбнулся. - Что ты написала мне правду. — Он действительно получил одно письмо от сестры.

хоуп

Целый месяц прошел с того дня, когда состоялся суд и Роуэна отправили в Азгабан. Хоуп знала, что полгода — это не на всегда, что когда это время пройдет и брат вернется — она постарается забыть эти месяцы как страшный сон. Только вот ей кошмары не снились, а Роуэну — очень даже могли. Хоуп нашла в себе силы и разузнала об Азкабане все, что только могла разузнать и, если честно, лучше бы она этого не делала, таким отвратительным должно было быть это место. Хоуп знала, что Азкабан охраняют дементоры, но страх перед этими существами был у нее очень теоретическим — как еще боятся того, с чем никогда, к счастью, не сталкивалась?
— Тебя бы я тоже навестила, — заверяет Хоуп. Недовольный взгляд она игнорирует. Эндрю не хотел сюда отправляться и всем своим видом демонстрировал теперь — а также все предыдущие недели — свое недовольство. Что бы там не случилось между ее братьями, Хоуп не могла, или может быть не хотела, понимать, почему Эндрю настроен так недоброжелательно. Он был так против этой их поездки на край света, и столько раз об этом сказал, что Хоуп отправилась бы в Азкабан просто из принципа, даже совершенно одна.
И Хоуп действительно пришлось приложить немало усилий, чтобы узнать, может ли она навестить Роуэна в этом месте или может ли хотя бы писать ему. Последнее, как оказалось, возможно, только вот никто не обещал, что письма придут вовремя, что они вообще придут, не говоря уже о том, что попадут в руки ее брата не прочитанными от первого до последнего слова — вот уж этих надежд Хоуп точно не питала. Но ведь лучше сделать, и жалеть, чем жалеть, что не попытался? И Хоуп стала писать брату, просто в надежде, что письма дойдут. Может быть, Роуэн не сможет ответь, но хотя бы будет знать, что она его ждет. Хоуп знала, что все ее письма прочитают, поэтому писала Роуэну обо всем, что происходит, но слова выбирала тщательно и очень острожно, чтобы ничего из написанного не могло бы быть трактовано двусмысленно или неправильно.
А вот узнать, можно ли кого-то навестить в Азкабане и, если да, то как этой встречи добиться, было куда сложнее — не могла же она расспрашивать об этом всех знакомых подряд. Хоуп вообще не могла заниматься эти открыто, узнай отец, что она собирается в Азкабан к Роуэну — он ей и в собственный магазин-то запретил бы ходить. Поэтому Хоуп, как делала всегда, когда считала нужным, просто никому ничего не сказала. Это ведь даже не считается ложью?  Шаг за шагом, воспользовавшись некоторыми знакомствами, написав с десяток анонимных и парочку личных писем, Хоуп узнала, как и что она должна сделать. Оставалось только дождаться одобрения, если им, конечно, вообще так повезет, и добраться до самого Азкабана. А расположен он был черти ведают где — путешествие было определенно не самым приятным из тех, что Хоуп когда-либо доводилось предпринять. Но это, конечно, было совсем незначительным неудобством.
Хоуп нервничала, на каждом шагу, каждом этапе ожидая, что что-то может пойти не так. Эндрю мог отказаться в последний момент — Хоуп почему-то ждала даже этого, но с другой стороны это как раз казалось ей самой незначительной преградой — она бы и одна отправилась. Их могли бы не пустить на остров из-за погоды. Их могли бы не подпустить к тюрьме из-за чего-нибудь еще. Им могли бы отказать в уже назначенной встрече не объясняя причин. Но ничего этого не случилось. Хоуп сидела в самой отвратительной из комнат, в которой ей когда-либо приходилось бывать и слушала о том, какая это плохая идея — быть здесь. Без палочки было особенно неуютно, это делало совершенно беспомощным, но было не такой уж дорогой ценой за встречу с Роуэном, пусть и такую короткую.
Хоуп старается не смотреть на Роуэна во все глаза, когда того приводят, не показывать никаких эмоций — вот уж чему ее всю жизнь учили. Роуэн не похож на себя, особенно когда рядом сидит Эндрю — Хоуп так привыкла, что даже ей приходится иногда прилагать усилия, чтобы различать братьев. Но теперь это гораздо проще.
— У меня все отлично, — Хоуп улыбается в ответ. Чтобы там, за пределами этого чертового острова не происходило, Хоуп ни за что не написала бы брату о чем-то, что может добавить ему переживаний. Она не писала брату о том, что помолвка сорвалась — это в общем-то и не было таким уж страшным событием, о том, что происходит дома — у них дома давно уже все было не как в хорошей доброй сказке. Даже об Эндрю она ничего такого не писала.

Я сижу в факультетской гостиной, забросив ноги на подлокотник кресла. В руках учебник по астрономии. Продвинутый курс. Я уже давно его проштудировал и просто делал вид, что читаю, разглядывая зазубренные символы. Уши поглощали шуршание и визги змеек, что со всей страстью готовились к выпускному, шныряя туда-сюда. Я делал вид, что праздник меня не интересует и во мне нет даже толики желания. Рубашка, что лежала на моей кровати в чехле, конечно же, говорила об обратном, но кроме меня ведь никто о ней не знал. Не знал, как на пасхальных каникулах мать вызвала домой какого-то рукастого портного из Франции. Мы выбирали блестящий бирюзово-голубой атлас и фатин, то и дело поднося кусочки ткани к глазам, чтоб подобрать идеальный оттенок. Обсуждали крой, украшения, бесконечно снимали мерки и правили, правили, правили. Я гордился этой рубашкой так, будто сшил её собственными руками, а она вся то и делала, что кричала о присущем ей великолепии. С тоской прикроватная тумба прятала аккуратные короткие перчатки в тон. Для Пандоры. Я до сих пор не понимал стоит ли ей их дарить, каждый раз вновь обжигаясь об это её «невозможно долго любить человека, который любит только себя». Она разрушила планы на мою долгую и счастливую жизнь, сотканную по всем канонам! Да кому вообще эта любовь нужна? Нам же весело и без неё. Или весело тут только мне?…

Лицо, что ехидно хихикало, вслушиваясь в чужие шушуканья давно скатилось в грустную мину, предавшись тошнотворной рефлексии. Это всё Скаррс с его эмоциональным интеллектом.

— Мальсибер! — женский голос вырвал меня из мысленных потуг, где я изрядно подвис, вычисляя по рассыпающимся звёздам новый путь.
— А? — я поднял глаза и улыбнулся, заприметив на светлых волосах смешную бигудю, одиноко придерживающую чёлку.
— Видела тебя как-то с чёрными ногтями…было так круто…и я подумала, может, на выпускной ты захочешь…, — я перебил её, не дав этому потоку смущения продолжить литься.
— Хочешь накрасить мне ногти?
— Хочу.
— Крась, — я вальяжно протянул ей ближайшую кисть, решительно отказавшись менять свою комфортную позицию. Тэа радостно опустилась на колени и аккуратно покрыла палец за пальцем чёрным лаком. Я наблюдал пристально. За тем, как дрожали её руки, ресницы. Как покрывались алым щеки. Она старательно хмурилась, закусывала губы и порой высовывала кончик языка, точно пятилетка. Тэа была симпатичной. Среднего роста, стройная, с большими светлыми глазами и дикими русыми волосами до пояса, вечно заправленными за уши. Мы никогда особо не общались. Я ничего о ней не знал. Удивительно, как близко можно с кем-то находиться целых семь лет и дай Мерлин, помнить имя. Удивительно и то, как сидя в разных башнях можно было чувствовать чужое настроение и видеть его имя в каждом чужом шраме. Вот, у Тэи, например, пальцы в крошечных рубцах, будто та не аккуратно что-то режет. Постоянно. Мелкая россыпь шрамов-полосочек. Sky full of Scarrs.
— Это волшебный лак, стирается…
— Стирается? — я перебил удивительной пронзительностью, ударив вопросом, как молнией. Она засмеялась, я, впрочем, тоже, снова вспомнил шутку Скаррса с его нестираемым лаком….или чем там он намазюкал.

Выглядело здорово. По-бунтарски. Радовался, как полный придурок. Позже попросил Тэю накрасить мне глаза, тоже чёрным, для драматичности. Ей же я подарил перчатки. Ей же я напомнил про бигюдю, заботливо распустив ту. Ей я же я пихал язык в рот весь оставшийся вечер, кочуя в безумных танцах по залу.

К середине вечера я был изрядно пьян, задирист, весел и перецеловал добрую половину первых Слизернских красоток. В прочем, захмелел, оборзел и развеселился я так сильно, что самолично записывал каждую в «первых красоток». Я не смотрел на их лица, я хватал первую, которая была в поле зрения Пандоры и целовался со всей отдачей. Обрамляя их лица ладонями. Прижимаясь плотней. Я запускал пальцы им в волосы, а те блестели, как обсидианы, путаясь в причудливых причёсках.

Пандора не была дрянью. Пандора пришла без спутника, выбрав для компании подружек. Пандора не играла с чужими чувствами. Пандора не стремилась никого ранить и не жила по принципу «сделал гадость сердцу радость». Пандора была умной, понимающей и сдержанной, но даже её терпению однажды наступал конец. Расслабиться я не давал ей ни на миг, сдерживая её очаровательное лицо в очевидном напряжении, порой скованном злостью. Я бил по больному, а она подставляла щеки для ударов. Я был мудаком, а она любила мудака и позволяла мне играть эту роль.

Где-то я успел раздобыть корону, что добавило моему образу какой-то картинной сказочности. Принц дураков, что заливается персиковым ликером, танцует, орёт и, как безумный, лижется с хорошенькими девчонками. Я завтра о них даже не вспомню, а они будут касаться подушечками пальцев своих губ и жарко шептать мою фамилию. Мои курочки.

Ослеплённый желанием уничтожить веру Пандоры в собственную адекватность я едва не упустил из виду Скаррса. Мы столкнулись взглядами, когда прятали свои языки в девичьи губы. Мммм, прекрасные поцелуи с открытыми глазами, самые романтичные. Я разулыбался и подмигнул ему, мол, чел, ты вообще понимаешь, что мы с тобой сейчас смотря глаза в глаза друг другу целуемся с какими-то девками? Мы, два лучших друга встретились на выпускном впервые, когда запнулись взглядами, с л у ч а й н о. Правда, я себе не изменил, Пандору надо было вывести из себя, а уже потом обменяться с Маркусом парой фраз.

***

Пандора терпела очень долго. Пыталась игнорировать безобразное поведение Кайдена, потому что привыкла к нему. Потому что знала кто он такой. Знала и то, что может исполнить этот мальчишка пронизанный эгоизмом. К сожалению Пандоры, чувства у неё все ещё были. Ревность, злость, негодование и обида медленно отравляли ей вечер, заставляя в очередной раз убедиться в правильности решения. Решения, которое должно было вычеркнуть Мальсибера из её жизни. Пандора стремительно ринулась к Маркусу, аккуратно постучала ему по плечу и пальцем приманила нагнуться, чтоб не орать.
— Маркус, Мерлина ради, помоги мне. Уведи своего пьяного дружка-клоуна. Я уже пресытились его концертом и не могу более наблюдать это выступление, а подойти самой гордость не позволит. Я так хотела побыть обычной выпускницей и просто насладиться вечером, но этот придирок нарочито всё портит. Мы же расстались…ну, ты наверняка в курсе. И вот теперь мы наблюдаем ЭТО. Поможешь? Пожалуйста!

элла никогда не понимала, что такого завораживающего может быть в волшебном мире, чего нельзя найти в их привычном ( маггловском ). мать поминает своё будущее, когда удостоверяется, что у арабеллы ни капельки магии нет в крови; бабка с сожалением принимает, ругая своё поспешное замужество с их дедом, малоизвестным магглом. её семья придаёт очень многие внимания тому миру, к которому больше не может себя причислить, и фигг удаётся с этих бесконечных похорон сбежать. сначала это объятия нила, потом это их мечты, которые оказываются ничем не лучше рассказов бабки. но элла научилась находить в простом необычное; перед её закрытыми глазами пляшут единороги, она рассыпает блёстки и ходит по ним, оставляя после себя заметный след. фигг красит сарай, в котором живёт, собирает мебель и придает ей причудливые формы, она улыбается, когда встречает новый день и не думает о том, что потеряла, когда оказалась по другую сторону косого переулка.

по крайней мере так было ровно до того момента, как генри оказывается на пороге её самодельного крыльца. то, что его нужно называть флинн, она всё ещё не может привыкнуть, поэтому упрямо ( вопреки мерзкой и недовольной патриции ) зовёт его именем, которое они выбирали всей семьёй.
он говорит, что в магическом мире есть всё, о чём можно желать, и элла вмиг начинает тоскливо ощущать всё то, что она упустила из-за того, что родилась немного не такой. искусанные щёки уже давно не становились предметом разговора за обеденным столом с родителями, но мать придирается к плохому цвету лица, ковыряет едва зажившие прошлые раны, и арабелла думает, что было бы, наверное, здорово попросить её замолчать на пол денёчка.

— в косой можно попасть, если по этим кирпичам стукнуть волшебной палочкой, — как-то рассказывал ей генри, а элла, вернувшаяся в криповый переулок несколькими часами позже, пытается эти самые кирпичи подвинуть с помощью лома и камней, валяющихся неподалёку. у неё ничего не получается — кирпичная пыль летит в лицо, попадает в глаза, будто бы издеваясь и напоминая о том, что она совсем из другого мира и в эта дорожка ей заказана.

фигг и не особо хотела попасть в это заветное место, ей просто было интересного, что такого в этом мире, что генри так отважно цепляется за него. она бы, может, увезла его куда подальше, чтобы патриция не смогла его найти. но только та часть головы, что отвечает за разум, побаливает, когда воображение уже рисует им небольшой домик на шотландском утёсе. наверняка генри будет хуже с ней — она ведь ни наколдовать, ни вылечить не сможет.

она прошмыгивает в косой переулок, когда кто-то из мимо прошедших мешкается на входе у образовавшейся дырки в стене. элла ожидает, что её сразу обдаст блёстками и сладким запахом ( почему-то магия у неё стойко ассоциируется с леденцами ), но в реальности она лишь сталкивается с большим ( очень большим ) человеком, который недовольно в её сторону рычит. избежав разговора на непонятном языке, она спешит к выходу из непонятного магазина. а когда оказывается на аллейке, то сначала пытается сойти за местную — ходит с умным лицом, не заглядывает в витрины, будто бы уже не раз видела настоящих сов и летающие предметы. но фигг не смогла удержаться, когда увидела, как за окном вдруг начинает парить метла. совсем некультурно прижавшись лбом к чистейшему стеклу, она пробудила какого-то огромного кота, который очень важно и явно недовольно на неё рявкнул.

спустя пару кругов паника немного начинает накрывать. элла пытается вернуться к тому великану в странном магазине, но как бы ни искала нужный поворот, кажется, что она всё сильнее терялась. возможно сама магия почувствовала, что тут появилась врунья, которая проскочила защиту.

— эй, за три сикля продам, — у парня на лице три бородавки, под носом виднеется несколько волосинок, которые должны сойти за усы, но он упрямо смотрит в сторону фигг, потряхивая мешочком в воздухе.

— эээ.

— что эээ? три сикля давай, а я тебе сушёных докси.

— да, конечно, большое спасибо, — под пристальным взглядом она лезет в карман, не понимая ничего из того, что носатый ей пытается сказать, но послушно протягивает ему три фунта.

— это что? тьфу, грязнокровское?

— три фунта, между прочим очень даже волшебные, они… — фигг оглядывается по сторонам, — в общем они за… колдованны, — парень, кажется, ведётся на её уловку, кидает ей мешочек, а элла его зачем-то ловит. — эй, как отсюда выбраться?

но её уже сносит толпа невысоких людей, а кто-то протягивает ей странную кружку. фигг пытается её передать рядом стоящему человеку, но у того острые уши, волосатый нос и странные глаза. — о, господи, — вскрикивает и пытается выбраться из странного здания.